ТАК ВОТ ТЕПЕРЬ СИДИ И СЛУШАЙ...
|
|
| Фото: Игорь Верещагин |
С группой “Високосный год” ситуация прямо противоположная. Их “Лучшую песню о любви” или “Метро” разве что глухой не слышал.
А вот о них самих неизвестно почти ничего.
“Так ты и напиши — какой я, — напутствовал меня во время интервью лидер “Високосного года” Илья Калинников. — Вообще я и сам тебе скажу: я ленивый, не очень умный и очень занудный. Но ты и свое мнение напиши тоже — мне интересно почитать будет”. Что ж. Действительно занудный, безусловно не глупый и очень самонадеянный. Наша с ним нижеследующая беседа состоялась полгода назад. Потом меня просили изменить текст — что в общем понятно: после участия в “Рождественских встречах” Пугачевой трудно поливать шоу-бизнес грязью, — Илья сам брался что-то дописывать и переписывать. Но я ничего в тексте не изменила. Не потому, что я такая вредная. Просто мне кажется: все, что он сказал в интервью, — настоящее. Оно лучше меня расскажет, какой он...
— Да, в общем у нас долгое время никто интервью и не просил. А дальше — да, это была сознательная политика. Но не в целях рекламы, а как раз наоборот — чтоб не опуститься до самопродажи. Понимаешь, когда я получаю денежку за концерт, у меня нет ощущения, что я продаюсь. Это адекватная плата за тяжелый труд — мой и группы. А когда речь идет о рекламе, вот тут чувство пошлости меня не отпускает.
У меня есть две девочки-соседки — очень красивые девочки. Я часто слышу, как у них из окон слышны песни “Високосного года”, когда мы сталкиваемся во дворе, они вежливо говорят мне: “Здрасьте”. Но они понятия не имеют, что эти песни написал я.
— Часть этой политики — то, что вы до сих пор не сняли ни одного клипа?
— Мы хотели снять клип на “Метро”, но я все отменил. Объясню почему. У тебя, скажем, когда ты слушаешь эту песню, возникают какие-то ассоциации?.. Ну, вот я и не хотел, чтобы какой-то клипмейкер-выскочка пытался наложить свои художественные изыски на твое святое воображение. Все равно получилась бы ерунда, хотя для нас это было бы большущей рекламой. Но я не хотел продавать песню за рекламу.
— То, что ты говоришь, — не совсем по законам шоу-бизнеса.
— А я никогда и не хотел заниматься шоу-бизнесом. Он мне по духу неприятен. Он совмещает в себе то, что не должно совмещаться в принципе, — реализацию высших творческих порывов и цинизм, продажность. Шоу-бизнес, торговля оружием и детская проституция — для меня все это имеет одну ауру. Вот скажи, у тебя есть категория людей — социальная, профессиональная, — которые тебе неприятны? Бомжи, например?
— Ну, бомжи неприятны, да. Хотя был один бомж, которого я кормила.
— Вот и у меня в шоу-бизнесе есть люди, которых я кормлю. Но по сути дела это ничего не меняет, верно?
— Тогда почему бы не найти себе более подходящее по духу занятие, например, сажать цветы или преподавать в школе?
— Да видишь ли, такое дело, как песнесложение...
— Угу, оно — не выбирает.
— Оно как бы вынуждает не заниматься чем-то иным. Хотя, когда я хожу мимо школы, у меня замирает сердце. Серьезно тебе говорю. Мечтаю заработать много денег и пойти работать в школу учителем. Каким возьмут. Может быть, учителем литературы... Правда, там еще и русский язык нужен. Но я вообще грамотно пишу. Когда учился в одном техническом вузе — не будем уточнять, в каком, — там с этим строго было, преподаватель за одну ошибку двойку ставил.
— Скажи, а как твои песни появились на радио?
— Друг отнес. С первого января 98-го их стали крутить на “Авторадио”.
— 98-го? А ваш дебютный альбом — “Который Возвращается” — вышел только в 2000-м. Почему?
— Скажем так: он настаивался, как дорогое вино, проверялся временем. То есть желание выпустить альбом было и тогда, но оно было таким — подростковым. А к весне того года стало ясно, что его надо выпустить. Не хочется, а именно надо, что ему больше нечего делать на полочке у нас в студии. Альбом был полностью готов, единственное, что мы дописали, — это “Метро”. Мне было важно его закончить — несколько лет он лежал у меня на душе тяжким грузом. Я сделал его полностью сам: сам написал песни, сам их спел, сам играл — то есть ребята тоже играли, но я еще и сводил альбом, и оформлением его занимался — всем.
— И все же там есть одна не твоя песня — “Некий никто”.
— Это песня моего друга — Бори Баженова. Он гениальный исполнитель, мог бы быть популярнее всех, кого ты знаешь. Но он не хотел шоу-бизнеса, шоу-бизнес не хотел его. Сейчас этому человеку уже много лет — я ходил его слушать, когда мне было 14, а ему — сколько мне сейчас. Он давно не пишет, занимается чем-то весьма далеким от музыки. Поэтому мне было важно исполнить одну из старых его песен. “Некий никто” был написан в 85-м году.
— На компакте ваша группа представлена: имя, первая буква отчества и фамилия.
— Так, на английский манер, без всякой идеи и злого умысла.
— Но вы с ребятами, надеюсь, друг друга не по имени-отчеству называете?
— Иногда — по имени-отчеству, но всегда — на “ты”. Это удобно: какие-то дела, суета... Обратился по имени-отчеству — сразу привлек к себе внимание.
— Во Фрязине. Или, как говорит наш директор Маша Хопенко, “в усратой жопе”. Маша дама фееричная, за словом в карман не лезет.
— Да мы сейчас вроде не о Маше.
— Нет, именно о ней, ведь благодаря ей этот альбом и увидел свет.
— Ну, тогда давай о Маше.
— Маша — самая лучшая женщина в мире из всех, которых я видел.
— Она твоя жена, что ли?
— Нет, она меня вдвое старше. Мы с ней в 94-м году познакомились.
— И все же — чем ты занимался до “Високосного года”?
— Да в общем, тем же, чем и сейчас, — песенки писал.
— И сколько же тебе было лет, когда ты написал первую песенку?
— Тринадцать или четырнадцать. Наверное, она была о любви. Точно не помню. Я вообще много чего не помню — как все начиналось, да какие я тогда писал песни. Вот как познакомился с ребятами, с которыми мы потом в группе играли, — помню. Я пришел в наш местный клуб ДК “Факел”, там репетировал детский ВИА. Я предложил: давайте создадим группу, а у них просто наглости не хватило сказать, что группа у них уже есть. Как-то так незаметно я подвинул их руководителя, и они практически полным составом стали репетировать мои песни. Один из тех ребят — Илья Сосницкий — до сих пор играет в моей группе. Уже 11 лет. Другой — Дима, гитарист, — ушел не так давно. Еще до того, как все стало раскручиваться. Нашел себе дело серьезное, и не стало у него времени на бессмысленное занятие моими песенками. Сейчас официантом в Лондоне, жалеет страшно... (Смеется.) Это Жванецкий.
— А у тебя самого никогда не было сомнений, что песни — это именно то, чем тебе стоит заниматься? Ведь все же ты поступал в технический вуз...
— Да никуда я толком не поступал. Я был совсем молоденький — тогда все само собой складывалось. Пошли друзья — и я пошел. Потом бросил. Не это важно, а то, что я и тогда писал песни. И считал это своим основным занятием, Хотя и не постоянным. Я до сих пор занимаюсь этим весьма эпизодически.
— Музыкальное образование у тебя есть?
— Нет. В музыкальную школу меня не приняли. По причине отсутствия слуха. Меня отвел туда дедушка, когда мне было шесть лет. У него была знакомая в службе быта — в прокате. Когда мы с ним ходили гулять, дедушка заходил к ней потрепаться о жизни, и, пока они болтали, я забирался в угол и “играл” на стоявшем там пианино. Причем с большим удовольствием. Поэтому дедушка и решил отдать меня в музыкальную школу по классу фортепиано. И очень расстроился, когда из этого ничего не вышло. Он, кстати, дожил до преклонных лет и, умирая, знал, что я занимаюсь музыкой.
— А кем тебя хотели видеть родители?
— Моя мама всегда была лояльна к тому, чем я занимаюсь. И сейчас лояльна. Многие мои песни ей нравятся. Она удивительно спокойный человек. Звонит: приходи ко мне на суп. Я говорю: “Мама, ну какой суп? У меня в Самаре гастроли”. А она: “Да какие гастроли? Какая Самара? У меня суп. Приходи”.
— Что я при этом почувствовал? Меня часто об этом спрашивают. А я ничего не почувствовал, я в это время был на концерте и нервничал, как обычно.
— Мне интересно, как ты это расценил: как нечто само собой разумеющееся — “моя песня действительно лучшая” — или как счастливую случайность?
— И то, и другое было. Тогда на втором месте, кажется, была песня Земфиры, и тоже про метро — “Она читает в метро Набокова”. Прекрасная песня! Хотя и моя очень неплохая. Больше скажу, когда я ее в первый раз услышал, меня просто расплющило, не верилось, что я смог такое написать.
— В “Метро” есть строчка: “Наши дети ругаются матом, нас самих почти не осталось”. Всегда хотелось спросить: “мы” — это кто?
— Это собирательный персонаж: я и еще кто-то, о ком я думал, с кем связывал эту песню. Вообще, эта тема для меня очень болезненна. Когда я написал “Метро”, я даже сказал себе: все, больше никаких песен, так она меня измучила. Тогда — в сентябре 99-го — мы сыграли ее всего разок и закинули на полку. “Мы” — это те, кто мог бы служить в разведке, играть в кино, кто мог бы совершить что-то, а сейчас тупо едет в метро, неизвестно зачем туда, неизвестно зачем обратно. Если сложить все, о чем думают люди в метро, а потом вывести среднее арифметическое — это и будет то, о чем эта песня. А еще о любви, самой безнадежной любви в мире.
— Кстати, именно “Метро” считают вашей лучшей песней о любви.
— А моя “Лучшая песня о любви” была так названа в шутку. Много лет назад я познакомился с Александром Викторовичем Кутиковым — басистом и саунд-продюсером группы “Машина времени”. Он прослушал нашу демонстрационочку и сказал: “Илья, ну что такое! Ты ведь вроде можешь песни писать, а пишешь черт знает что! Напиши такую песню, чтобы была — супер. И о любви”. Я написал. И чтобы она ему понравилась, вывел сверху на кассете “Лучшая песня о любви”.
— Кутиков, кстати, в свое время играл в группе “Високосное лето”.
— Да, невероятное стечение обстоятельств. Когда я называл группу “Високосный год”, я и понятия не имел об этом. Так что не надо обвинять меня в плагиате.
— А вас уже обвинили. В Интернете обсуждают факт, что “Метро” — точная копия одной из композиций португальской певицы Сезарии Эвора. Альбом 95-го года, песня — “Consedjo”.
— Бред какой-то. Я знаю эту певицу. Но ее пластинка появилась у меня всего пару месяцев назад. Я никогда ничего не плагиатил. Хотя совпадения бывают.
— А ты бы сам лучшей песней о любви какую назвал?
— ...Так и не скажешь сразу. Но я почти уверен, что это было бы что-то из репертуара Гребенщикова или Высоцкого. Или из стихотворений Пастернака.
— Во-первых, я и так живу во Фрязине. А во-вторых — откуда я знаю, что будет потом? Я даже не знаю, что со мной сейчас происходит. Вот концерт был в Самаре. Прекрасно прошел. А на душе скверно: зачем мне все это?
— Может быть, устал просто?
— Устал... На сцене превращаешься в некоего персонажа — как театральный актер, только у того диапазончик пошире. Стоишь перед микрофоном, в руках гитара, и все идет по сценарию — ни слова в песне изменить, ни акценты иначе расставить.
— Ну, похулиганили бы и изменили слова в песне...
— А мы, кстати, меняем. В “Метро”, когда на бис поем. Там изначально было восемь куплетов, что в общем длинновато, но на концерте мы иногда поем их все. Вместо слов: “Это мы придумали Windows, это мы объявили дефолт” — были другие.
— Какие?
— Не скажу. Придешь на концерт — услышишь. Строчка про Windows и дефолт появилась, когда мы песню записывали. Уже не помню, как это вышло. Было хорошее настроение, стали шутить. У нас Пашка, басист, такой остряк! А Илья Сосницкий жутко смешливый. Пашка начнет хохмить — и его несет просто, Илья в истерике сразу валится, а Пашка видит это и, конечно, старается еще больше. В момент такого “разгула” и придумались эти слова.
Вообще мы во время концертов с залом беседуем, просим, чтобы нам записки присылали. Знают о нас пока немногое — пусть спрашивают. У меня, кстати, записки с последнего концерта с собой. Хочешь почитаю?.. Такие интересные есть. “Пишет вам постоянный слушатель Сергей с подругами Светой и Светой. Исполните, пожалуйста, песню “Валенки”. Или вот, например: “Вы нам очень понравились, я вас очень люблю. Целую. Девушка с самой большой грудью”. Я эту записку на концерте по инерции в слух прочел, потом — ой... Пошутил вроде: ну, и как я вас, девушка, вычислять буду? Пришла вторая записка. С телефоном.
— Вообще поклонницы достают?
— Страшное дело. Ждут после концертов. Я уже стараюсь одеться, укутаться так, чтобы не узнали, — все равно узнают. Представляю, что начнется, когда клип снимем... Еще записка: “Скажите, а у вас есть дети? И ругаются ли они матом?”
— Хороший вопрос, кстати.
— Не пользуйся случаем. Я на самом деле боюсь, что в результате моих занятий шоу-бизнесом у меня вообще не останется личной жизни.
— Скажи хотя бы: любимая женщина у тебя есть?
— Я, во всяком случае, у нее есть — это точно.
— Ты уже кое-чего добился: песни твои народом любимы, альбом вышел...
— Мне бы вот еще похудеть килограммов на двадцать.
— Да я вообще-то о творческих достижениях спросить хотела...
— Или хотя бы на десять, а то в сексе мешает. Вот тогда я буду собой гордиться.
